levfedotov42
Мощь Левиного разума поражает. Что стоили труды, весь опыт секретных
служб Германии, если московский школьник без отрыва от учебы,
не выходя, по сути, из своей квартиры, не имея доступа к информации,
с поразительной легкостью проникает в «святая святых» немецкого
верховного командования? Как на основе тщательно отсепарирован-
ной и стерилизованной, куцей — короче воробьиного носа информации,
просочившейся в периодической печати, радио, он смог дать столь
блестящий прогноз? Ведь он вышел победителем из поединка с генеральным
штабом Германии и двумя ее разведками. Где же тот «колпак
», который должен был исключить утечку информации из Германии?
Да и была ли она, эта утечка? Ведь известно, что даже посол
в Японии Отт не знал, например, о дате выступления в середине
июня! Абсурдный... факт...
Подлинность дневника сомнений не вызывает. Живы школьные
друзья Левы, единодушно свидетельствующие, что они знакомы с дневником
с тридцатых годов, подтверждающие, что записи в нем отвечают
проставленным датам. Дневник велся примерно с 1935 года (тетрадь I)
по 23 июля 1941 года (тетрадь XV).
Известные ныне тетради дневника с номерами V, XIII, XIV и
XV опознаны ими, как виденные еще до войны. Меня заинтересовало
24
сообщение Ольги Кучкиной (корреспондента газеты «Комсомольская
правда») о том, что с поразительными записями, касающимися грядущей
войны, друзья Левы ознакомились лишь недавно, а до войны их не
видели и о них не знали.
Михаил Павлович Коршунов пояснил, что причиной этого является
каникулярное время, когда друзья разъехались кто куда. Так, Миша,
например, был в Крыму, Олег — в Кратове, Вика тоже выезжала
из Москвы. А тут началась война и внесла в общение свои коррективы,
головы были заняты другим. Вспоминая те годы, Коршунов отмечает
чрезвычайную чистоту, незапятнанность их отношений, абсолютную
взаимную юношескую доверчивость и полагает, что единственная причина
— летний каникулярный период.
И все же не исключено, что Лева просто не популяризировал эти
записи, весьма опасные по тем временам, которые могли привести к
репрессиям, уничтожению всей семьи. Здесь можно напомнить поведение
Левы в ходе подготовки к пешему походу в Ленинград, когда он не
афишировал свои размышления о войне, таил их от приятеля — Димки,
с которым намерен был отправиться в путь, от своих родственников
в Ленинграде.
А может быть, причина была совершенно иной. Тут обращает на
себя внимание тот факт, что пятнадцатая тетрадь исписана лишь наполовину.
Она обрывается на записи от 23 июля 1941 года. Относясь к
бумаге как к величайшей ценности, используя каждый квадратный
сантиметр странички, писавший мелким почерком Лева более не прикасался
к дневнику, хотя бумага оставалась. Почему?
Лева, до того не расстававшийся с тетрадью, записывавший каждый
разговор, каждую реплику, каждую ребячью затею, здесь, когда на
полях России грохотала война, текла кровь, враг топтал землю Родины...
в дневнике — молчание... Почему?
Друзья Левы полагают, что причиной тому — парадоксальное совпадение
довоенных размышлений Левы с ходом Великой Отечественной
войны, словно развивавшейся по либретто, помещенному в его
дневнике! Полагают, что это поразило его, вызвало какой-то испуг,
оторопь, словно он накликал это бедствие... К дневнику он более не
прикасался — записи в нем резко обрываются. Быть может, и показывать
его не хотел?
Итак, дневник достоверен, записи в нем отвечают проставленным
датам, и приведенные нами выше поразительно прозорливые строки,
несомненно, принадлежат Леве Федотову.
Как же он мог в условиях страшного информационного дефицита
столь успешно прогнозировать будущие события? Ведь для логических
заключений такого рода, по-видимому, недостаточно одной исходной
информации. Необходим обширный опыт, запас профессиональных
знаний, некоторая предварительная подготовка, определенная информационная
база. Но сколь точны представления штатского мальчишки
в делах военных? Ведь для сравнительного анализа, взвешивания шансов
сторон, их пространственных и ресурсных параметров явно недостаточно
знать число дивизий на каждой стороне, хотя и этого в ту пору
знать было нельзя!
25
Вряд ли также он мог знать численность людского состава дивизий
разных стран и разных родов войск, вооружения, огневой мощи, мобильности,
степени подготовленности, стойкости, морального состояния
войск и т. п. и т. д. ...
Как, например, он мог так уверенно говорить, что Ленинград-то
окружить немцы могут, но взять им его Не удастся. Хотя, как теперь
стало известно, мысль о сдаче Ленинграда все же была. Так, в интервью
с Адмиралом Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецовым последний,
описывая состоявшийся 13 сентября 1941 года в Ставке разговор со
Сталиным, свидетельствует:
«Я застал необычную обстановку. Никого постороннего в кабинете.
Более, чем обычно, вежливый разговор.
— Вы встретили Жукова?
— Нет, товарищ Сталин.
— Значит, вы с ним разминулись в пути. Он вчера вылетел в Ленинград.
Вы знаете, что мы сняли Ворошилова. Освободили его?
— Нет, не знаю.
— Да, мы освободили Ворошилова, и туда вылетел Жуков.
Но я почувствовал, что основной разговор заключается не в этом.
И тут Сталин говорит:
— Вы знаете, нам, возможно, придется оставить Питер (он часто
Ленинград называл Питером).
Я передаю это точно.
— Вам задание — заминировать корабли, заминировать так, чтобы
в случае такой необходимости ни один корабль не попал в руки врага.
Подготовьте соответствующую телеграмму.
У меня вырвалось:
— Я такую телеграмму подготовить не могу! Подписывать не буду.
— Он удивился:
— Это почему?
— Это настолько крупное и серьезное решение, что я это сделать
не могу. Да и к тому же Балтийский флот подчинен не мне, а Ленинградскому
округу.
Он задумался. Потом сказал:
— Вы отправитесь к маршалу Шапошникову и составите с ним телеграмму
и заделаете две подписи.
Я поехал к Борису Михайловичу Шапошникову — начальнику Генерального
штаба. Передал ему распоряжение. А он мне:
— Голубчик, что ты меня втягиваешь в это грязное дело! Флотские
дела — это ваши дела. Я к ним отношения не имею.
— Это приказ Сталина!
Он задумался. А потом предложил: «Давай напишем телеграмму
за тремя подписями: Сталин, Шапошников и Кузнецов и поедем к
Сталину.
Мы так и сделали. Поехали к Сталину. Он заколебался. Потом взял
телеграмму и отложил ее в сторону. И говорит: идите.
Вот такой был тяжелый момент».
(Интервью с Адмиралом Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецовым.
26
Победа обошлась нам очень дорого...//Советская Россия.— 1988. —
29 июля.— С. 4).
Конечно, подобный оборот Лева предвидеть не мог. Ну а как представить
ход его мыслей, информационную базу, на основе которой
Федотов пришел к выводу, что замкнуть кольцо вокруг Москвы до
морозов немцы не смогут?
Давайте вернемся к этим дням перенапряжения всех сил народов
Советского Союза.
«Москва! Как много в этом звуке...»
Начало войны известно достаточно хорошо всем. Однако имеет смысл
напомнить отдельные детали некоторых последующих событий. Так, в
сентябре 1941 года Гитлер отдает приказ начать подготовку к наступлению
на Москву (операция «Тайфун»). В конце октября германские
войска достигают названного Левой Калинина, а 30 октября танки
Гудериана в четырех километрах от Тулы.
2 октября Гитлер обращается к армии с воззванием, утверждая,
что это последняя битва, и Москва должна пасть 16 октября. В этот
день начинается наступление немцев. На севере они достигают Московского
моря. 27 октября танки генерала Гота находятся всего в 25 километрах
от Кремля! Геббельс дает указание газетам оставить на первой
полосе место для сообщения о... взятии Москвы. Однако Москва еще
не окружена! Идет пятый месяц войны, последний из «отведенных»
Гитлером на уничтожение Советской России, но окружение Москвы
так и не завершено... Почему? Как еще 5 июня Лева мог это вычислить?
Что это? Случайность?
6 декабря при 38-градусном морозе и сильной вьюге Красная Армия
переходит в наступление под Москвой. И через 40 дней после этого фашисты
отброшены от Москвы на 400 километров! Так закончилась
первая часть войны! Опять прав Лева! Совпадение? Да сколько же их
может быть подряд? Система совпадений или... совпадение системы?
Как говаривал Суворов, «раз удача, два удача! Помилуй Бог, когда же
умение?»
Кстати, между прочим, еще в конце июля (?! — Ю. Р.) командующий
армией фон Браухич начинает заниматься проблемой зимнего
снаряжения армии, хотя Гитлер настаивает, что восточная кампания
окончится в этом году! Поэтому вряд ли можно все списать на ранние
и сильные морозы зимы 1941 года, приписать победу генералу «Морозу
»?!
И если совпадение допустимо в том, что названный Левой Калинин
располагается на линии фронта начала декабря 1941 года, является
крайней точкой, достигнутой гитлеровцами на этом направлении, то
как можно объяснить уверенность Левы в том, что Одесса падет гораздо
позже Киева, как он писал? И в самом деле, Киев пал 19.9, а Одесса
лишь 16.10 — на 27 дней позже! В масштабах, отведенных Гитлером на
всю войну, 27 дней громадный срок! Конечно, можно было предста-
27
вить себе интенсивность боев за Киев и Одессу, учитывая их географическое
положение, стратегическое значение, но...
Можно было определить протяженность фронта от Ледовитого
океана до Черного моря по концентрации сил немецких войск в сопредельных
странах, но названные выше детали просто непостижимы!
Остановимся еще на одном моменте. Как и на основании чего
Лева определил время начала реализации плана «Барбаросса»?
Если бы Лева руководствовался элементарными соображениями о
наиболее простой и легкой реализации немцами намерения завершить
захват Москвы до морозов, то самым естественным представляется
отнесение им начала военных действий на май (как и предполагалось
немцами изначально!), поскольку апрель угрожает весенней распутицей.
А тогда запись в дневнике Федотову следовало бы произвести
раньше, скажем — в конце апреля, начале мая. Но он так не поступил.
Почему? Просто опоздал? Если же предположить, что 5 июня запись
была произведена чисто случайно (просто время было!), то он не мог,
естественно, отнести дату начала грядущей войны в прошлое. Оставалось
— будущее.
Как же он ощутил, понял, подумал, что это все же вопреки разуму
не будет первая половина июня? Почему он с такой поразительной,
ему присущей уверенностью, называет «вторую половину июня, начало
июля...»? Ведь информации, как мы выяснили, нет и быть не могло?
Ведь не видел же он на таком расстоянии, что происходит на нашей
границе? Абсурдная мысль? А почему бы и нет? Ведь известны такие
случаи! А у Левы образное мышление было чрезвычайно развито. Он —
хороший художник. Побывав в опере, он, придя домой, сделал нотную
запись выходного марша из оперы Аида. Специалисты утверждают —
безошибочно!
Гитлер не ведал — Лева знал!
Странности дневника на этом не кончаются. Как, например, Лева мог
знать то, о чем в ту пору не ведал даже Гитлер, к услугам которого была,
худо-бедно, разведслужба Германии? Так, западные исследователи
склонны полагать, что страны Западной Европы поглощались Германией
без особой предварительной подготовки.
Однако на этот раз противник был серьезный, и к захвату России
Германия готовилась тщательнее. И все же фактическая информированность
Германии о грядущем противнике, как утверждают западные
исследователи, оказалась недостаточной. Так, в переговорах с министром
иностранных дел фашистской Италии Галеаццо Чиано, 25 октября
1941 года Гитлер признался, что он, возможно, вовсе не начал бы
вторжения, если бы ему заранее было известно все то, с чем немцам
пришлось встретиться в России! (информация из книги сотрудника
Амстердамского государственного института военной документации
28
Л. Де Ионга «Немецкая пятая колонна во второй мировой войне».—
М., 1958.— С. 361). Четыре месяца войны сбили спесь даже с бесноватого
фюрера!
Так, начиная войну, немцы считали, что у русских не более 200 дивизий,
а к исходу шестой недели войны их оказалось ...360! Аналогично
недооценивалась мощь ВВС СССР. То же касалось танков. Гитлер
вынужден был признать: «Когда мы вступили в Россию, я ожидал,
что против нас будет выставлено не, более 4000 танков, а их оказалось
12 000!» Правда, Гудериан в 1937 году говорил о 10 000 танков России,
но ему не поверили!
Несомненно, что Германия располагала мощным и разветвленным
разведывательным аппаратом и ее возможности несоизмеримо выше
возможностей любого штатского, пусть даже гениального, одиночки,
полагавшегося в сборе информации даже о своей стране лишь на
собственные силы, случай и милость официальных органов страны, несомненно
заинтересованных в сохранении тайны. Кроме того, начни
Лева самостоятельный сбор информации об СССР по своим каналам —
это бы кончилось печально, мягко говоря!
Итак, получение потребной для блестяще изложенного в дневнике
Левы прогноза, основанного на логическом анализе ситуации, оценке
потенциала противостоящих сторон, затруднительно и опасно по ряду
причин. Поражает легкость раскрытия Львом Федотовым немецких
секретных планов, закрытых в суперсейфах германского рейха, окутанных
проводами сигнальных устройств.
Ведь чародей Лева Федотов в свои восемнадцать лет с поразительной
легкостью безошибочно оценивает военную мощь противостоящих
государств, отдает предпочтение Родине, предвидя грядущие трудности,
опровергает возможность реализации непостижимо ставших ему
известными секретных военных планов Германии.
Но если, простите, совершенно непредставимы, непостижимы пути
получения им информации о военной мощи Германии, то тысячекратно
труднее на основе той куцей информации, которой он мог располагать,
неведомо откуда взявшейся, сделать идеально подтвержденный
последующими событиями вывод о несостоятельности этих планов,
их ущербности, гибельности для их же создателей. Парадоксально!
Добавим к этому, что уже во время войны, 3 июля 1941 года, начальник
генерального штаба германской армии Гальдер пишет в своем дневнике:
«Не будет преувеличением, если я скажу, что поход против России
был выигран в течение 14 дней»!
Германский профессиональный военный высокого ранга, как видим,
жестоко ошибся в оценке ситуации уже в ходе войны, 3 июля 1941 года,
тогда как Лева расписал все четко до того — 5 июня 1941 года и... не
ошибся ни в чем! Непостижимо!
Конечно, можно сказать, что сообщенное выше лишь подтверждает
тезис о том, что-де «человеку свойственно ошибаться»! Но как же получилось,
что профессиональные военные, руководители крупных госу-
29
дарств раз за разом ошибались, явно не имея права на столь дорогие
ошибки, а безусый школьник Лева практически во всем был загодя
безупречно прав!?
Итак, проведя скрупулезный и педантичный анализ дневника, обстоятельств
и времени его написания, анализа информационных каналов,
доступных Леве Федотову, снова приходим к обескураживающему
выводу о невозможности однозначного утвердительного ответа на вопрос
о реальности аналитического решения в данных условиях несомненно
блестяще решенной Львом Федотовым задачи прогнозирования
исключительно важной в жизни каждого народа ситуации — войны,
вторжения иноземных захватчиков.
Однако неопровержимо ясно одно, что краткое и емкое сообщение
дневника поразительно точно во всех деталях совпало с рисунком,
темпом и очередностью последующих серьезных событий, занявших
почти четыре года жизни народа и обошедшихся ему в 20 миллионов
человеческих жизней! 20 000 000 могил, каждая из которых занимает
2 метра в длину, опояшут земной шар по экватору!
Война! А чего это вдруг?
Неисчислимы поразительные записи в дневнике. Так, с приведенными
ранее записями как-то нелепо диссонирует запись в тетради XV:
«22 июня 1941 года. Сегодня я по обыкновению встал рано. Мамаша
моя скоро ушла на работу, а я принялся просматривать дневник, чтобы
поохотиться за его недочетами и ошибками в нем.
Неожиданный телефонный звонок прервал мои действия. Это звонила
Буба.
— Лева! Ты слышал сейчас радио? — спросила она.
— Нет! Оно выключено.
— Так включи его! Значит, ты ничего не слышал?
— Нет, ничего.
— Война с Германией! — ответила моя тетушка.
Я сначала как-то не вник в эти слова и удивленно спросил:
— А чего это вдруг?
— Не знаю,— ответила она.— Так ты включи радио!
Когда я включился в радиосеть и услыхал потоки бурных маршей,
которые звучали один за другим, и уже одно это необычайное чередование
патриотически-добрых произведений мне рассказало
о многом.
Я был поражен совпадением моих мыслей с действительностью. Я
уж не старался брать себя в руки, чтобы продолжить возиться с дневником:
у меня из головы просто уже все вылетело. Я был сильно возбужден!
Мои мысли были теперь обращены на зловещий запад!
Ведь я только вчера вечером в дневнике писал еще раз о предугадываемой
мною войне; ведь я ждал ее день на день, и теперь это случилось.
30
Эта чудовищная правда, справедливость моих предположений
была явно не по мне. Я бы хотел, чтобы лучше б я оказался
не прав!
По радио сейчас же запорхали различные указы, приказы по городу,
передачи об обязательной маскировке всей столицы, и я узнал из всего
этого, что Москва со своей областью и целые ряды других районов
европейской части СССР объявлены на «военном угрожаемом положении
». Было объявлено о всеобщей мобилизации всех мужчин, родившихся
в период 1902—1918 годов, которая распространялась на всю
европейскую часть РСФСР, Украину, Белоруссию, Карело-Финскую
республику, Прибалтику, Кавказ, Среднюю Азию и Сибирь. Дальний
Восток был обойден. Я сразу же подумал, что он, очевидно, не тронут
для гостинцев Японии, если та по примеру Гитлера пожелает получить
наши подарки».
Так обескураживающе неожиданно даже для Левы началась предсказанная
им война. Своеобразие его характера видно и в концовке
приведенного выше отрывка в части Дальнего Востока и Японии. Мимо
его пытливого аналитичного ума не прошла и эта деталь, которая
вполне могла быть «забита» (заслонена) ужасом сообщения о начале
войны.
И все же поражает его реакция на сообщение тетушки:
— «А чего это ВДРУГ?»
Не правда ли, странно... Не один месяц он неотступно думал о неизбежной
(по его представлениям) войне, лучше специалистов представлял
себе срок ее начала, еще, накануне с тревожно бьющимся сердцем
размышлял о том, что, быть может, сейчас уже где-то грохочут
первые залпы новой войны. И вот на тебе — сообщение о начале войны
его удивило, было неожиданным для него... словно он находился до
того в состоянии сна, под гипнозом, с отключенным сознанием, когда
годами обдумывал положение, когда записывал свои выводы. По меньшей
мере странная реакция!
Но так или иначе начавшаяся война была фактом, и все от мала до
велика принимали участие в происходящем. Не оставался безучастным
и Лева. Кто из москвичей той поры не дежурил в темное время суток,
следя за соблюдением светомаскировки и комендантского часа, не гасил
зажигательные бомбы?
Лева много думает о происшедшем и происходившем. Мысли его
очень ярки, самобытны, хорошо организованы, сформулированы, глубоко
патриотичны. Но он не живет настоящим днем. Он снова заглядывает
в будущее. И снова его проникновение за пределы настоящего
поразительно по степени совпадения с последующей реальностью. Так,
он пишет в тетради XV, страница 20:
Вернуться назад <<<<<<<<<<
